Тонкая СРЕДА-2020-2(15) К СОДЕРЖАНИЮ
***
Небо синее-синее выжжет тебе глаза,
чтоб в глазницах могли прорасти оконца.
И тогда ты увидишь ― если поедешь назад,
что ты сделал чёрным моё золотое солнце.
Сколько колосьев невызревших там и тогда,
в поле, распаханном ― не тобою.
А над ними ― года, нет, над ними – вода,
тяжёлая, заражённая болью вода,
чёрный штрих-код, несомый тяжёлой волною.
Поднимаю руки. Я делаю это с трудом.
Но я делаю: я крушу и бушую.
Под ногами осколки ― мой бывший дом.
Но живу я. С трудом, но живу я, дышу я.
Кто поднимет мне веки? Кто скажет мне «имярек»?
В жёлтых водах каких древних рек
растворится мой мозг, в биллионы солнц облекаясь?
Человек уходит. Or not to be тебе, человек?
Я иду ― в глазах твоих более не отражаясь.
***
выхожу один я
ты выходишь один
он выходит один
он выходит один
он выходит один…
выходим по одному
и входим по одному
такое вот броуновское движение\
эпохи самоизоляции
в этом мире мы нереальны друг для друга
в этом мире мы нереальны
этот мир нереален
он ― без-zoom-ен
выхожу один я
из нереального без-zoom-ного мира
я вхожу в мир zoom-а
ты входишь в мир zoom-а
он входит в мир zoom-а
он входит в мир zoom-а
он входит в мир zoom-а…
в том мире – мире zoom-а
мы реальны друг для друга
проявляясь в рамке окна в тот мир
кто ― по пояс
кто ― в портретном варианте
кто ― рисунком аватара
кто ― лицом в анфас во все окно в тот мир
выхожу одна я на дорогу
входа в тот мир ― мир zoom-а
единственный ныне реальный для мы
тот мир
мир поэзии
мир дружбы
не хочу выходить
в этот мир
без-zoom-ного одиночества
без-zoom-ной пустоты
без-zoom-ству храбрых поём мы песню!
ПАМЯТИ ПОЭТА И ЛИТЕРАТУРНОГО КРИТИКА ВЛАДИМИРА ГЕРЦИКА
И вот стою я, уже почтенных лет от роду,
поэт и литературный критик
(так именуется моя персона в биографических справках,
опубликованных во множестве бумажных и сетевых изданий),
стою в одном из ритуальных залов ЦКБ г. Москва
(родного любимого города, столицы всё еще огромной страны)
в средней величины толпе прощающихся с покойником,
процентов на тридцать состоящей
из таких же поэтов и литературных критиков
(также поименованных таковыми в тех же изданиях),
прозаиков не наблюдается ―
видимо потому, что стоим мы на церемонии прощания
с Владимиром Герциком, поэтом и литературным критиком,
широко прославленным в узких кругах как любитель поспорить
и адепт пресемантизма ― теории, автором которой является он сам,
поэтому тайна этого термина ушла вместе с ним.
Обстановка для церемонии прощания несколько необычная:
около гроба нет священника, в подсвечниках нет свечей,
гроб, в котором лежит покойный поэт и литературный критик,
не обит тканью и выглядит, как ящик из досок,
используемый для доставки ― теперь я знаю, что и людей,
по крайней мере, усопших.
Всё это, видимо, потому что усопший был буддист,
как я узнала на той церемонии прощания.
Поэтому в толпе прощающихся стоит человек в оранжевых одеждах.
Он говорит, что усопший ушёл из жизни в день большого праздника,
и это благоприятно для его посмертной судьбы.
Я не удивляюсь этому: покойный был, хоть и непримиримый спорщик,
но доброжелательный, весёлый и лёгкий на подъём человек.
И на фотографии, принесённой в ритуальный зал,
он смеётся ― так, как умел смеяться только он ― одними глазами.
И я вспоминаю, как в ныне легендарное время на рубежа 80-х и 90-х
он бодро вел группу приобщающихся к новой тогда литературе
― в их числе была и я ―
по советским дворам в районе метро «Академическая»
в литературный клуб «Образ и мысль»,
ныне забытый, а тогда прогрессивный,
открытый ― шутка сказать, ― самим Эпштейном,
вскоре эмигрировавшим в Штаты.
А в последний раз я видела живого Владимира Герцика
два года назад ― мы плелись с ним в хвосте растянутой колонны,
во главе которой бодро шёл поэт и культуртрегер Данил Файзов,
ведущий группу разного возраста поэтов и литературных критиков
к месту празднования дня Победы в подмосковном поселке Дунино.
Мы обсуждали с Герциком некоторые аспекты теории пресемантизма,
и привычно спорили о взаимодействии науки и искусства.
А потом в числе прочих собравшихся на праздник Победы в Дунино
вкушали гречневую кашу, приготовленную полевой кухней,
а ещё потом, в числе прочих поэтов и литературных критиков,
читали стихи ― свои и на свои.
Он, помнится, читал свои, а я ― не свои.
И я спорила с ним и не знала, что вижу его живым в последний раз.
И в ритуальном зале, который казался голым
без горящих свечей и пышной обивки гроба,
под время от времени звучащую тихую музыку
читались стихи, стихи, стихи…
И на поминках, состоявшихся в научном учреждении,
расположенном на задах Министерства иностранных дел,
в котором покойный до конца своих дней служил математиком,
читались стихи, стихи, стихи…
Их читали пришедшие помянуть Владимира Герцика –
не только сотоварищи по литературному цеху,
но и его сотоварищи по математике и буддизму,
и по артпсихологии ―
на поминках выяснилось, что он был ещё и артпсихологом.
И когда я выбиралась из переулков на задах МИДа
к станции метро Смоленская-синяя,
торопясь на организованные мною поэтические чтения,
в ушах у меня звучали стихи, стихи, стихи…
И уже подходя к метро я увидела праздничную процессию,
славящую буддийский праздник,
в первый день которого умер поэт и литературный критик
Владимир Герцик.
А у самого входа в метро я купила веточки вербы,
поскольку в тот день была Вербная суббота,
и ― редкая удача ― у той же продавщицы недорого купила платье,
которое, как мне потом говорили, мне очень к лицу.
Вечная тебе память, поэт и литературный критик Владимир Герцик!
Хоть я и не верю в вечную память.
Но пока буду жить, буду помнить тебя,
одного из героев литературных как 90-х, так и последующих лет,
сотоварища по команде молодости нашей.
Хотелось бы свидеться с тобой в литературном раю,
и читать там стихи, стихи, стихи…